Я - ПРАВОСЛАВНЫЙ???

        Седьмого августа 1948 года, в тихий послеобеденный час, я услышал осторожный стук в дверь.
— Пожалуйста, войдите!
        В комнату вошел коренастый мужчина лет пятидесяти, с ясным и прямым взглядом, с мягкой, располагающей улыб-кой на круглом, чисто выбритом лице. Он снял шляпу, затем роговые очки и, протирая их, спросил:
- Скажите, пожалуйста, вас интересует духовная лите¬
ратура?
        Медленно открывая зашнурованную сумку, гость про-должал:
— Это ценное слово, хлеб для души. Читающий не по¬
жалеет...
        В тот вечер я сидел допоздна и читал предложенные мне книги. Казалось, посетитель знал мои сокровенные мысли, мои недоуменные вопросы, и в этих книгах я нашел ответ. В них я нашел убедительные доводы в пользу живой, спаса-ющей веры по Евангелию. Особое впечатление произвела на меня брошюра Л. Д. Муди «Покаяние и примирение». Автор писал о переживаниях верующего человека, которые мне не были известны. Я сверял текст с Библией и удивлял¬ся, что до сих пор не замечал всего этого, хотя и читал Свя¬щенное Писание. В сердце проник стих: «Верующий в Меня не судится, а не верующий уже осужден». А кто же, собственно, я? Верующий или неверующий?
        Этот вопрос неотступно следовал за мною, и я хотел найти на него точный ответ.
Жене не нравилось мое увлечение духовными вопроса¬ми, они занимали много времени. Волнуясь, она не раз повторяла:
— Не к добру это...
— Я должен проверить себя по Слову Божьему и узнать,
верующий ли я. Вот, из Евангелия я узнал, что «бесы веруют» и знают, что Бог есть; знают также, что Христос умерза грешников и воскрес; а что толку, если бесы Богу противятся? Может, и я просто лицемер. Обмануть себя легко.
И называть себя можно как угодно. А апостолы говорят
иначе: «Испытывайте самих себя, в вере ли вы», — рассуждал я.
        Через несколько дней, возвратившись с работы, я застал в своей комнате того же знакомого.
— Ну, как книги? — спросил он, вступая первым в разго¬
вор. — Понравились?
— Такие книги не могут нравиться или не нравиться. С
ними можно соглашаться или не соглашаться, — ответил я.
— И как же — согласились?
— Почти. Но у меня возникли вопросы.
— А мы их разберем, если хотите. Библия на них ответит,
а Бог поможет уяснить. Ведь Бог все предусмотрел и ничего
не упустил из того, что нам нужно знать о спасении души.
Прежде чем начать беседу, он открыл Евангелие и про¬чел: «Без Меня не можете делать ничего».
— Так сказал Христос, — добавил он. — Поэтому, прежде
чем начать беседу, хорошо было бы помолиться.
        Я охотно согласился и хотел выйти из-за стола, чтобы стать перед иконой, что сиротливо висела в углу комнаты, но мой знакомый, встав, уже начал молиться:
— Боже, Духом Святым открой наш ум к уразумению
Писания...
        Сердечность и простота его молитвы произвела на меня невыразимое впечатление. Я почувствовал, как молитва расположила мое сердце к принятию евангельских истин.
        И все-таки наша беседа не была вполне мирной. По многим вопросам мы имели разные взгляды.
— Согласиться, что такие люди, как преподобный Серафим, подвижник Саровский или Иоанн Кронштадтский,
непогрешимые святые, способны были ошибаться и заблуждаться?! Нет! Этого я никак не могу допустить, - возражал я.
— Что же для вас авторитетнее: человек, пусть даже святой, или Бог? Предания людей или Евангелие Христа, Слово Божье? - спрашивал знакомый.
— Конечно, Евангелие!
— Тогда послушайте еще раз, что говорит Евангелие!
Он читал тексты и целые главы, отвечающие ясно и определенно на все мои вопросы. Но ни убедительность Слова Божьего, ни наглядные примеры, приводимые собеседником, не могли рассеять укоренившегося мнения об иконопочитании, о молитвах за умерших, о церковных тра¬дициях и обрядах.
— Это остатки иудейства и язычества! Человеческие выдумки! — настаивал знакомый.
- В новозаветной, первоапостольской церкви мы этого ничего не находим. Вот Евангелие, вот Деяния апостолов! Найдите мне хотя одно основание, и я немедленно соглашусь с вашими доводами, откажусь от своих убеждений...
        Действительно, мне было о чем подумать. Я признавал Евангелие как Божье откровение и в то же время ему не доверял. Пришло сомнение в достоверности происхожде¬ния так называемого «нерукотворного образа» Иисуса Хри¬ста. Не нашел я также в Евангелии истории о том, как Иисус Христос при восхождении на Голгофу вытер пот с лица и на полотенце отпечатался Его образ.
        «И в самом деле, - думал я, — почему же ни один евангелист не упоминает об этом? Разве это маловажный факт? Разве такое событие могло остаться незамеченным учениками? Поэтому разумно ли, основывать веру на преданиях и сказаниях человеческих, пренебрегая Писанием? Не об этом ли говорил Христос иерусалимским книжникам и фарисеям: «Зачем вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего?» И еще: «Вы устранили заповедь Божию преданием вашим... Хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание?» Не лучше ли поверить слову Евангелия и принять его так, как оно написано? А сколько таких преданий живет в народе! Не отсюда ли все наши заблуждения и ошибки?»
Интерес к Евангелию возрастал у меня с каждым днем. Теперь я читал его не страха ради, а ради хлеба жизни, читал с каким-то особенным желанием, как будто в первый раз, чтобы проникнуть в сокровенный смысл простых Христовых изречений. Вот Он, Небесный Учитель, говорит самарянке у колодца Иаковлева: «Настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине».
Так прошла неделя. Рождались новые вопросы, новые сомнения.
        Вечером тринадцатого августа мой новый знакомый посетил меня снова. На этот раз мы говорили о роли православия в русской государственности. Этот вопрос удерживал меня от принятия Истины.
- Нельзя же не признать факт, что православие способ¬
ствовало собиранию Руси, укреплению и росту русского
государства. Как же теперь можно от него отречься? - спрашивал я собеседника.
— Это наши исторические корни...
- Правда! — отвечал он спокойно. — Религия объединяет
людей, тем более христианская. Она играла положительную роль в утверждении национального самосознания русского народа. Но есть и другие факты. Спустя тысячелетие
православие сыграло немаловажную роль в разложении
этого же государства. А как? Отходом от истины Христо
вой. Вспомните, что народ говорил о священнослужителях?
И это были не анекдоты, а горькая правда! Разве своею
жизнью духовенство не отвергало учения Христа? Не отсюда ли пошли ростки безбожия?
- Америка, например, обошлась без православия, - продолжал собеседник, — а смотрите, какой прочный фундамент заложен! Свободолюбивый, справедливый, истинно
евангельский...
        Эти и подобные им высказывания задевали мои патриотические чувства и настраивали меня против собеседника.
— Я ценю славные исторические страницы моей родины, а они связаны с верой моих предков, — горячился я.
— Почему вы говорите только о «славных» страницах? А
куда девать «бесславные»? А они есть, и их немало. Их не
вычеркнешь. А потом, если «славная» вера предков не дает
лично мне нужной силы, чтобы побеждать грех, если не
приносит мир душе, не дает уверенности в спасении, тогда — для чего она мне нужна? — закончил знакомый, прощаясь со мной в коридоре.
        Эти слова легли в основу моих размышлений.
Однако я заранее уже решил, что взгляды евангелистов, хотя они хороши и правильны сами по себе, для меня лично никак не подходят. Я молодой человек. А у них извольте: выпить — грех, закурить — грех, кинотеатр — грех. Не для меня это...
        Был поздний час, а впечатление от последней беседы меня не покидало. Думалось: неужели тот путь, которым я теперь иду, не приведет меня к спасению? Совесть мне подсказывала, что Бог не может удовлетвориться моей греховной жизнью, да и жизнью всех моих единоверцев. Уж слишком много мы любим такого и делаем такое, что противно Богу и что противоречит духу Евангелия. В воскресенье утром зайдешь в церковь, перекрестишь лоб, а вечером сидишь у патефона, за рюмкой водки, с бесшабашной песней, будто и нет Христа и не было Голгофы, будто все так и надо. Где же христианский идеал? Где святая жизнь? Где цель? Где подвиг?
        В тот вечер мне ничто другое не шло в голову. Мой собеседник, думал я, не пустобай, не «уговорщик». Он не подслащал своих слов. Он поставил передо мной весьма серьезные вопросы, и я должен разрешить их во что бы то ни стало.
        Я лег спать, но мысли продолжали работать в том же направлении: неужели эта маленькая кучка людей, называющих себя евангелистами, стоит на истинном пути, а подавляющее большинство людей ошибается?
Мне припомнились слова Христа, прочитанные вечером: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».
        Значит, согласно Писанию, истина будет принята немногими людьми и подлинных последователей Христа будет немного. А большинство - кто они? Духовные мертвецы? Лицемеры? Безбожники? Значит, мое заключение, что правда определяется большинством, в корне противоречит словам Христа: «немногие находят».
        Потом мне припомнилась молитва собеседника. Он, евангелист, благодарил Бога за спасение своей души от гибели и за вечную жизнь, которую он получил во Христе и имеет ее уже сейчас.
        Вот этого я никак бы не мог сказать в своих молитвах. Как можно говорить о том, что я спасен, если я в этом не уверен? Знать о том, что Бог простил и принял меня, было бы для меня ценнее всего на свете. Но возможно ли это? «Нет, я не могу остановиться на полпути. Я пойду дальше. Я буду искать полной истины и не успокоюсь, пока не найду ее», - твердо решил я.
        Было далеко за полночь, когда я поднялся с кровати, подошел к иконе и пал на колени: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», — читал я шепотом молитвы. — «Верую во Единого Бога, Отца Вседержителя...»
Жена проснулась и с горечью сказала:
— Ну, милый дружок, довольно! Завтра твоему «пророку»
дверей не открою. Нечего мутить тебе голову!
— Спи спокойно, — ответил я. - Пророк завтра к нам не
придет. Я сам к нему пойду. Он порядочный, умный человек. Вопрос, который он пробудил в моей душе, очень серьезный, решать его надо и тебе, и мне.
        Бессонная ночь казалась долгой и томительной.
Вот и августовское утро, солнечное и красивое. Через открытое окно врывается ветерок, доносится щебетание птичек. Суббота. Мне не нужно идти на работу. Но и это меня не радует. Я решил направиться к одному старому и близкому другу, человеку бывалому, рассудительному, честному, и обо всем ему рассказать. Ему я всегда доверял, с его мнением считался.
        Друг мой жил на окраине города, в тиши вишневых садов, верстах в пятнадцати от моей квартиры, и я поехал к нему на велосипеде... В эту минуту я увидел на тротуаре окурок со следами губной помады. Нестерпимо захотелось курить, мутило в голове. Несколько дней прошло с тех пор, как я решил (не в первый уже раз) покончить с курением, но вот... Как удержать себя от соблазна? Затянуться бы разок, чуточку... На душе легче стало бы.
        Осмотревшись кругом, я нагнулся и поднял окурок. Началась знакомая уже мне борьба двух начал. Я видел в себе самом двух человек, противостоящих один другому. Кто из них победит? На чью встану сторону?
        Этот как будто бы незначительный случай открывал мне великую истину. Ища спички по всем карманам, я разговаривал сам с собой: «Тряпка ты, а не человек. Думаешь о мировых проблемах, а свою личную маленькую проблему не можешь решить. Говоришь, мелочь? А людей не постеснялся, поднял окурок. Говоришь, у тебя сила воли? А вот прикуришь и будешь наслаждаться окурком какой-то, может быть, больной, уличной девки».
        К счастью, спичек в кармане не оказалось.
— Врешь, — сказал я сам себе и притом так громко, что самому стало неловко.
        «Не обманывай самого себя и не говори, что ты — человек, верующий в Бога Всемогущего, — упрекал я себя. — Что же это, вера твоих предков не помогает тебе одержать побе¬ду над такой мелочью, как табак? А что же тогда говорить о другом, более серьезном? Зачем нужна тебе такая вера? Жить и постоянно грешить можно и без веры».
        В этот момент я изменил свои планы. Решил поехать на евангельское собрание. Адрес был в кармане. По дороге я растирал пальцами окурок так медленно, будто совершал над ним казнь. Табак крошился и падал на мостовую.
        К четырем часам я был во дворе молитвенного дома. Из серого приземистого здания доносилось стройное пение:
Я слышу:
        «Не меня ли зовет этот голос? Зовет ко кресту Христову, зовет к вере, к новой жизни? Не покончить ли здесь с моим душевным разладом?» - спрашивал я себя.
        А когда я открыл двери и сел на последнюю скамью, в душе началось прежнее борение двух духов. Один говорил: «Беги отсюда. Зачем ты здесь? Кто поймет тебя и кто поможет?». А другой:
«Куда пойдешь? Спешить некуда. Посиди да послушай. Что ты теряешь?».
И я остался на собрании.
        Особое, волнующее впечатление произвели на меня молитвы - тихие, сердечные, простые, сдержанные.
После собрания меня приветствовали как хорошего знакомого, хотя я никого не знал. Чувствовалось, что мне чего-то недостает, чтобы петь вместе с этими людьми: Лучший Ты мне дал удел, Чаять я его не смел.
        О каком «лучшем уделе» они пели? О какой радости они говорили, когда кругом разруха, опасность репатриации, страшная, вопиющая нужда?
        Ко мне подошел мой знакомый и, безмятежно улыбаясь, сказал:
— Рад вас видеть! Как дела, друг? Не заедем ли сегодня
ко мне?
Я согласился.
        Час спустя мы сидели в его уютной маленькой комнатке.
— Господь обещал быть там, где двое или трое собраны во имя Его. Он так сказал, и мы верим, что это так. Он будет сегодня с нами, потому что тема нашей беседы — Его Слово, Евангелие.
        После краткой молитвы он предложил мне прочитать вслух третью главу Евангелия от Иоанна, где описана встреча Христа с Никодимом.
        «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух... Должно вам родиться свыше».
        Я читал эти слова раньше, но никогда мои мысли не были захвачены ими так проникновенно и сильно, как в этот день.
        Теперь я видел в них верный ключ к познанию Божьей истины о спасении.
        «Должно вам родиться свыше» — слова Христа, сказанные Никодиму, казались мне в то время непостижимой тайной. Я знал, что самого необходимого — рождения свыше — во мне не произошло. А что это значит? Не потому ли после сожаления о соделанных грехах я так скоро возвращался к ним снова?
        Мы разговаривали на эту тему долго. За окном был лет¬ний вечер, тихий, теплый, ласковый. Тишина располагала к раздумью, беседа не утомляла.
— Теперь нам осталось поблагодарить Бога за Его Слово,
из которого мы учились, получали наставление. Согласны? — спросил друг.
— Да, мне есть за что благодарить, — ответил я.
        Он стал на колени первым. Его примеру последовал и я.
Прочувствованная молитва моего друга, казалось, поднимала меня от земли. О, как хотелось и мне молиться! А что я мог сказать Богу, невидимо присутствующему с нами? Он так много для меня сделал, оберегал жизнь, заботился о моей семье, а я по-прежнему живу в грехах, по-прежнему Его оскорбляю...
        Как наяву, предо мной предстала Голгофа, а на ней крест и Христос, распятый за меня, за мои грехи... Ведь за меня и ради меня страдал Христос...
— Господи, Иисусе Христе! Прости! — воскликнул я.
Впервые в жизни я оставил в стороне заученные молитвы. Теперь молилось мое сердце.
        Из-под опущенных век покатились слезы, в горле застрял комок. Я чувствовал, что Христос здесь, со мною рядом. И слова молитвы, рождаясь в душе, горячим потоком лились сами:
— Я пришел к Тебе, Господи, такой как есть. Я убедился,
что ничего во мне нет доброго. Смилуйся надо мною, Боже,
возьми меня и спаси меня от грехов моих, которые я ненавижу. Я не хочу больше грешить. Прости и возроди, как Ты говорил Никодиму. Или погуби на этом месте. Иначе я не
хочу жить.
        Не помню всех слов, с которыми я обратился ко Христу в тот вечер, четырнадцатого августа 1948 года, но одно пом¬ню хорошо: Бог ответил мне.
        От сердца отвалился тяжелый камень. Будто стопудовая ноша спала с моих плеч, и радость, настоящая, живая, не¬выразимая радость наполнила все мое существо.
— Господи, благодарю Тебя! К Твоим ногам приношу мое
сердце! Ты видишь, оно полно теперь радости!
        После молитвы я встал с новыми чувствами, новыми мыслями, новыми желаниями и целями.
        Мой друг, а теперь и дорогой брат в Господе, улыбаясь, сказал мне сквозь слезы радости:
— Ангелы ликуют в эту минуту! Пастырь радуется, когда
заблудшая овечка возвращается в Его стадо.
— Да, брат, долго я пропадал, и вот теперь нашелся, —
сказал я, припоминая евангельскую притчу о блудном сыне.

        Послевоенный Мюнхен был похож на разрушенный мура-вейник. Разрушены были его здания, его красота, но жизнь от этого не замерла, а, наоборот, стала еще более активной.
Возвращаясь домой на велосипеде, я смотрел на этот город другими глазами. Все люди мне казались хорошими, милыми, добрыми. И уцелевшие от пожара деревья радовали душу.
Слишком беден мой язык, чтобы выразить то, что творилось у меня в душе.
        Мне хотелось петь те гимны, которые я впервые услышал на молитвенном собрании несколько часов назад. Слов я не помнил. Начал их складывать сам и тут же напевать:
        В душе рождались строчки новых стихов. Я поглядывал на небо, усыпанное звездами, всей грудью вдыхал свежий вечерний воздух и думал о том, что Всемогущий Бог, управляющий бесконечной вселенной, открыл мне Себя, Свою любовь, дал мне прощение.
        Кто я? Червь. И Бог не забыл обо мне, грешнике, и теперь Его око наблюдает за мной, незримая десница Его ведет меня, охраняет мою жизнь.
        Это чудное небо, эта богатая земля с ее садами, лугами, реками, этот воздух - все для меня, для человека. А для кого же человек? Сам для себя? Когда же человек поймет свое предназначение?
        «Отныне я буду жить только с Богом и только для Бога. В этом — цель и смысл жизни», — размышлял я на пути к дому.
        ...На главной аллее электрические лампочки бросали бледно-желтый свет, скупо освещая небольшую платформу с рядами столов. На пригорке, где было больше света, расположился оркестр. Хотелось тишины, уединения. Как из-под земли вырос лысый дирижер. Он взмахнул палочкой, и ударник дробно застучал по барабану. Немцы, желая угодить американцам, приспосабливались к джазу. Завыли саксофоны, заревели трубы. Потом все оборвалось, только тромбон продолжал выводить низкую замирающую ноту, всхлипывая, как раненый зверь.
        Я готов был закрыть уши, чтобы не слышать этих страшных, будто предсмертных завываний. Мое сердце желало иных мелодий, иной музыки, иных звуков, в которых бы отражалась тихая, святая, небесная радость. Я увидел, что христианская радость, радость в Господе, не имеет ничего общего с мирской, языческой радостью. Я теперь смотрел на танцующую публику с жалостью.
        Между мной и миром легла непреодолимая пропасть.
В ту минуту мне очень хотелось громко крикнуть, крикнуть так, чтобы услышала вся эта шумная улица, весь город, весь мир:
— Люди, люди! Добрые, хорошие люди, уцелевшие в страшной, кровопролитной бойне! Что же вы делаете? Давно ли вы прятались в бомбоубежищах, дрожали от страха, судорожно крестились, призывали на помощь Христа и всех святых? А что же вы делаете сегодня? Теперь, значит, и Бог не нужен? Или снова нужна война, чтобы вы подняли очи к небу?...
        Но люди меня не слышат. Джаз участил барабанную дробь, а басовая труба ухала попрежнему, словно мне отвечала: «Нет, нет, нет...»
        И вот тогда родилось в моей душе желание пойти из дома в дом, из деревни в деревню, из города в город и рассказать всем о Евангелии, о Христе, о Его божественной любви к бедному, несчастному человеку, о Его страданиях на кресте за грехи мира.
        «Я пойду, расскажу, как Он нашел меня, как Он простил меня, как сделал меня счастливым», — говорил я сам с собой.
        Но по следам шла другая мысль: «Как ты пойдешь? У тебя жена и ребенок. Кто же им даст кусок хлеба?..»
В это мгновение на асфальте, перед колесами велосипеда я увидел буханку хлеба...
        О, чудо! Как просто Бог может отвечать на наши вопросы!
        Я остановил велосипед, взял хлеб и здесь же, на улице, не обращая внимания на случайных прохожих, возблагодарил Господа:
— Мой добрый Пастырь, если этот хлеб послан Тобою
как ответ на мои мысли, я отдаю себя еще раз в Твои руки и
прошу: сделай меня свидетелем Твоим и вложи в уста мои
Твое Слово. Я пойду, Господь, на Твое дело, только Ты будь
всегда со мною.
        Теперь, много лет спустя, я свидетельствую о Его верности. Он был со мной, был впереди меня. Он будет и впредь со мной, если только я буду с Ним.
        С особым, непередаваемым чувством радости открыл я двери своей комнаты. Жена сидела у открытого окна, грустная, взволнованная, недовольная.
— Опять пьяный? — встретила она меня вопросом. —
Утром стоял на коленях перед иконками, а вечером кланяешься Бахусу? И тебе не стыдно? От великого до смешного — один шаг.
— Нет, дорогая, — сказал я, положив на стол хлеб. — На
этот раз ты ошиблась. Видишь этот хлеб? Это не простой
хлеб, а небесный. Бог послал. И я теперь не тот. Того Николая, которого ты видела утром, нет. Он умер...
        Большое окно нашей комнаты выходило на широкую улицу с вековыми деревьями. За окном было тихо и свежо. Сердце наполнялось молитвой к моему Спасителю. И прежде чем начать рассказ, я предложил жене помолиться. И я преклонил колени перед раскрытым окном и молился про-
стыми, не заученными словами. Рядом встала жена. Мой маленький сынок, видно, недоумевал, что случилось с папой, и, по примеру родителей, тоже встал на колени. Это была наша первая семейная молитва за четыре года супружеской жизни.
        Я благодарил Бога за Его дар спасения, за любовь, за прощение. Молился я и о жене, моей верной спутнице, чтобы Господь открыл ей Свое спасение. Это, видно, ее смущало больше всего. После молитвы она выразила сомнение в здравии моего ума и плакала.
— Правильно, правильно, подруга! - говорил я, радуясь. —
Верно, я стал «ненормальным» для мира. Но зато я теперь
стал нормальным для Бога. Так всегда бывает. Иначе и быть
не могло. Значит, я на правильном пути.
        Потом я объявил войну предметам явного непотребства и нечистоты. Я выбросил в окно серебряный портсигар, пепельницу и все запасы табака, дорогого продукта в то время. Выбросил я и все водочные рюмки. Я знал, что они мне больше не понадобятся. Выбросил я завалявшиеся карты и многое другое, что господствовало надо мною многие годы.
        Похоже, все это нравилось жене, и она, улыбаясь сквозь слезы, сказала:
— Дай Бог, чтобы это было навсегда!
Да, это было навсегда, навеки.